КНИГА СТИХОТВОРЕНИЙ ПОЭТА НИКОЛАЯ ФЕДОРОВИЧА ДМИТРИЕВА
* Где родины берег покатый На стежках, на тропках коровьих, И сам он поднялся на сером Не раз его грады бивали, Не щедро земля его кормит, И пусть на базарах приличных, Где вовсе не вся еще Русь, Его презирают привычно За терпкость, несладость и грусть. Потянет когда-нибудь стужей, Пускай в нем горчинка таится, * Осиянье ли, Муза, Родина, вечер Просто – память. Так и дальше сумею сберечь. Там не клал ей цветы * Жизнь состоялась, И что там любые промашки! Если щекочут лицо Полевые ромашки. Если в потемках, У них занимая Свеченье, Смутный рассвет За холмом начинает Теченье. Мне повезло: Я увидел Кусты костяники, Клин журавлей, А потом уже Фильмы и книги. Видел, как печка От первого снега Лучилась, Сосны качались, И верю, что жизнь – Получилась. Видел я смерть И любви безответной Отраву, Но надо всем Прошумели колосья и травы. Медленный шум их По-прежнему светел и внятен В мире кукушки, раздолий И солнечных пятен. Только порою, Расслышав под сердцем Усталость, Вспомню с грустинкой, Что жизнь-то Уже состоялась! * Дует. И порывисто, светяще Как сумели рябь речная, колос Под тобой поскрипывают сени, Снег все чаще за окошком сеет, * Вся в росе моя рубашка, Жизнь казалась длинной-длинной, Было все: беда, рюмашка, От земли сырой, родимой, ...Шмель гудит с обножкой щедрой, Пахнет детством и прощеньем, И волнуется трава. Луг шумит и обещает, Что душа не обнищает, Если родиной жива. Ты к земле припади – все воскреснет, Ты коснешься морщин невеселых, Ничего не успев, не найдя, Но тебе остается проселок Весь в наклевках грибного дождя. Здесь несладость пути и немилость, Здесь не бойся ни в чем повториться
– * Край мой оттаявших черных скворешен, Ты мне ее в щебетанье и лепет Утра живого и ночью глухой Вылепил в детстве, как ласточка лепит Рыжее чудо гнезда под стрехой. Ты, исцеляющий, ты, исцелявший, «Здравствуй»,– сказал, а
как будто прощаюсь, Много мне надобно для исцеленья, * Если жаждой сведет тебе губы – Пробираясь по кладям над бродом, Не аврал, не приказ сельсовета, То добра незаметные корни, ...Режу ковшик руками своими, В тиши одинокой и в
праздничном гуде, Я в них отразился – и, значит, не страшно Давненько я понял – неласкова вечность Но есть мне опора – любовь человечья, Как в ваших глазах навсегда отразиться А. Артемоеу Люблю районную газету, Она пропахла не случайно, Но, век воюя со стихами, Я помню, как в краях знакомых А мне поверить очень важно, Как бы корабликом бумажным И пусть им наша жизнь приснится, Г. Скупову Августовской порой у пруда, Год рождения – тридцать восьмой. Как мелькает окурок в губах! Понимает, что пеплом не стал, Вечереет. Желтеет лоза. * Что меня сегодня разбудило? Что? Обрывок давнего ли
спора? * Самолет огни свои проносит, Над вязаньем бабушка зевает, Мне двенадцать. Я машу с обрыва, Гул смолкает. Голоса с болота. Тебя в объятиях сжимая И в губы холодом дыша, По тайным тропам тьма живая Проходит, ветками шурша. Ты благодарен ей за это, Летишь безгласными степями, То воскрешаешь чье-то имя, Смеешься, плачешь, умоляешь Когда сырая и слепая * Остеклено крылечко льдом, Давно родители мои, А мне покажется в ночи – Белеет в окна сгнивший сад, Шаги смолкают. Ночь тиха. Я сойду, я все-таки сойду – Поднялась крапива до окна, Предлагали многое за дом, На комоде в маминых очках * Сейчас наступит темнота, Нам будет весело вдвоем Ведь мы в одной томимся
мгле, * Стою над стонущей долиной, Ты, непогоды колыханье, Пришло сплести свои напевы Стою, ссутулившись от ветра, – Осветит путь меж травостоя, * Услышал он, как врач устало И на фальшивые укоры, Довольно будет тишины». Дымилась липа вековая, Как будто в жалости, наивно, А он под уговоры ветра А он шагами бурю мерил И убеждал слепую тьму: «Как надо жить….» И я поверил
– * Когда отца я опустил В могилу и над ней заплакал, Я ничего не пропустил Из жизни птиц, листвы и злаков. А дядя матери сказал: И долго дол куда-то звал Я видел: смертная роса На лбу отца, но вместе с этим Пугала Песня и росла И стала страшной на рассвете. Я слышал все: в моих ушах Я видел, как светил восток Как бархат лапок потирал Всю в красках ярких и больных, Они, как братья, обнялись, И никогда не разгадать К чердачной дверце припадая, Слепой порыв зарю задул, Ночь придет – и снова замаячат Словно вместе мы весной прохожей Вместе с ними в сумраке ночую * «Налей ежихе молока Страдать природе не дано. Записке этой десять лет. Пойду рубахою белеть, Но детство не найти мое, * Вдруг ослепит на повороте И снега нет, но есть
творожный, И ветру с торопливой речью И, как бывало не однажды, С годами сердце не умнеет: * Не тороплюсь я бересту зажечь– Войдет отец и сядет позади, Дыханье мамы тронет занавеску. Приди, полузабытое,
приди, – Прошу для сердца – не себе в отместку Но как жесток порой бываю я К себе, когда теней касаюсь смело, А запах сена, запах
забытья Все досказал, что память не сумела. Любовь и слава снились – что таить! * Прозрачный вечер.
Странный час. Родные! Медом день пропах, Теперь Земле не испугать Меня ни тьмой, ни волчьим
следом, Уйдя, вы проложили гать Туда, где нищий страх – неведом. И пусть над вами нет креста, Жгут ботву. Коричневые
тени Память, славно свет,
необходима; Как туман, глаза твои незрячи – Все же подойди погреть ладони, И тогда к осевшему порожку. Задуман ты был не в конторе, Ты майским дождем поцелован, Теперь ты забудешь едва ли, Ты мог бы поведать немало, Все зная и помня, молчишь ты; На церкви ты растешь, березка, И до земли не доберешься, И не достанешь до звезды. И, глядя вниз, где возле
пашни А в кирпиче немного соков, Пусть ветер ветви обвевает, * Берега поземкой обметало. А вглуби, хоть ухо и не
слышит, Жутко от январской акварели. И тепло зеленых от прополки До сих пор она его колышет, Обними, туманная, плакучая В сумерках за черными сараями, И кого разжалобить хотят они, Чьи в полях обиды не залечены? Может быть, под эти звуки точные От пепельной мглы Запахло горелой корой, Слезами тягучими в прах. Мы тихо стояли, И как разрешить мы могли Старинную тяжбу Гневливых небес и земли? Мы просто стояли И тихо смотрели с тобой, Как дождь зачеркнул Золотой обессилевший рой. Чтоб не было горя, Чтоб липам другим не упасть, Хотелось мне медом Измазать небесную пасть. ...Года пролетели, Но, ветром коснувшись чела, Напомнила это Влетевшая в сени пчела. Смахну я ее И до вечера к липам уйду * Не исчезай, мое село, – Прижмись стогами на лугу Вглядись вперед и оглянись Твоя не минула пора, Послушай звонкий голос их, * Можжевельник, супесь и подзолы... Километрах в трех от Покрова, На заре она коров доила, Тишина и запахи овчины. Бабушке уже так много лет, Что в лице ни грусти, ни кручины Только свет, колеблющийся свет. В тех лесах темно от ежевики Там спасусь я от любого лиха, Помнишь, как без бухгалтерской сметки Или это природа обманом Завязала глаза, описала Веря в то, что превыше
науки Я не знаю дороги к бессмертным, Но не стану ни зол, ни прижимист Занятье недостойное мужчины – У зеркала подсчитывать морщины. Они меня не трогают ничуть, Но все же ими обозначен путь. Вот – от могилы мамы и отца, Вот – от рукопожатья подлеца, Та – от строки, что всех моих живей, А та – от ослепительного света Просторов майской Родины, а эта– От запоздалой нежности твоей. * ...А за то, что в мороси осклизлой Пусть душа, как раньше, встрепенется, Пусть увидит через дождь осенний: * Не пропусти любви вечерней, Той нежности, почти дочерней, К твоим нерадостным летам. Не оскорби ее сомненьем – И в юность, пусть хоть на мгновенье, Вернешься по своим следам. Не бормочи: «Мы незнакомы...» Так занимается немая Заря, полнеба обнимая И отнимая нас у мглы, И душу праздником смущает, И, негодуя, освещает Все дряхлые ее углы. Все заслонялась пашнями, лесами, Родимая! Неужто по
привычке Ведь он и сам чуть-чуть
отодвигался. А ты жила работой небумажной, В нем столькое сейчас перемешалось! * В желтых сумерках липа цветет, И под звон комариный, под стон Что природа творит? Забытье? Вера в то, что за той пеленой, О Земле – золотой и лиловой. Г.
К. Запахнет вечер мокрой глиной. Взойдет, глазами мглу покинет, И все стаканы опрокинет, Поставит песню над деревней И жизнь дешевкой обернется, К тебе Исхудал, зарос, устал, Бегал щеки остудить Веки трогал снег с полей. Вышел с реденькой толпой – * Этой ночью видно Цепь над колодцем, За резьбой наличников – Чьи-то сны. И, покинув тень, Легко уколоться О скользнувший над тенью Луч луны. Вот моя пора. И куда ни глянешь – Все тропинки ночи Ведут в покой Среди сосен, спорящих: Кто стеклянней Над стеклянной Вызвезденной рекой. Был я солнцепоклонник, Была ты былью, Пусть совсем несолнечной (Для невежд). Подвели меня восковые крылья Из ребячьих робостей И надежд. И теперь в негибельном Свете этом Я одной луне Про свое шепчу, Потому что сам Отраженным светом, У тебя запасенным, Давно свечу. * Ты ушла тропинкою заросшей, Не века промчались над свиданьем – Я теперь тебя забуду разве? О твоей ли рассказали доле, О красе твоей ли – расспроси! В финской саге, и в молдавской дойне, И в страданьях звонких на Руси. Ты идешь, и чаща раздается, Грибы пошли. Моя пора. На Рузу в дождевых накрапах Надвинулся еще с утра Зовущий в путь старинный запах. «Ау! Ау-у! – и там, и тут Сырые оклики летают – Как будто молодость зовут, * Мы дружбу проверяли так: Найдем грибы – и в чащу
круто, А испытуемый чудак Их сам отыскивал как будто. Однажды видим: не вопит, Как все у нас, а – режет, режет, Аж пар стоит, а сам сопит. Мы с ним встречались реже, реже. И пусть мы поступали зло – * Ты понапрасну повторял, * Как тайны хрупкая печать – Окликнут с пашен и лугов * Пожарче печку истоплю, * Через непогоды и невзгоды, Здравствуйте! Вам здравствовать недолго. И сюда, прозревшая, вернулась, ...Сумрак надвигался, даль гудела. * В обрывках народившихся стихов Я знаю, что заря за пеленой Собак ночных, незримых разбужу, А ты? Ты соберешься за водой, * Я – ничего. Живу себе. Летит пронзающий мотив, Он не мешает спать и есть, И – громче, громче – без конца, Им не понять, что ты со мной, * Я смотрю, какая ты красивая, Я словарь мечтаю в шапку вылущить, Красота растит меж нами трещину, Я смотрю на маленькую женщину- Далеко легла дорога торная, И солдат передает по рации Как луга и рощи заповедные, * В самолете над Памиром, Где горит в углу лампадка * Подкрадется старость костяная, Устье приближается к истоку, Ну, а что там впереди осталось? Хорошо, когда нежданно, странно, * Дом был новым, стружкой пахло в доме, Из глубин развесистого сада, А грибы краснели и сизели Ветром лет те запахи не сдуло, * Сердце лечу соловьями. Сына знакомой дорогой Только не верьте, не верьте- * А. Д. Разве ты, любимая, хотела Я всегда старался жить скорее, – Я быстрее жил, а ты потише – Горечь эту стену подпирает, Вот, ребенка нашего качая, Подожду тебя. Пускай ветшает Летают пары по паркету, Тьма за окном, и до столицы Топчи «бычок». Иди к
подруге. Ты не пошел, ты передумал, * В крупноблочном этаж И приезжим не раз еще Привыкают с авоськой Ждут, как прежде, с утра А вчера – о покосе * У бессовестных нет бессонницы – Им на этой заросшей улице Дорогие мои! Нестрашные! Не боюсь я домашней нечисти, Это совы крылами хлопали Это дышит-живет смородина, Ну, а коль преисподней вестника Ты уже с неделю без улыбки; Ты порой грустил о чем придется, Если вправду к месту на погосте Письма не ждать – Февральские заносы. Поет метель Все тоньше и смелей. Село свои возросшие Запросы Забыло до погожих Тихих дней. Черствеет хлеб, И вышли папиросы, А выглянешь на звонкое Крыльцо – Родной метели Белые заносы Сейчас вопьются В шею и лицо. Исхлестанный, К учителю-соседу В окно стаканом Стукну впопыхах, И мы начнем Старинную беседу О воле, о метели, О стихах. Я расскажу ему, Что зря учился, Что грустно мне И не могу молчать: Учитель из меня Не получился, И я решил Учеником начать. Что мне простили Мой побег коллеги. (Я даже «до свиданья» Не сказал.) Но им вовек Не снились их побеги, А мне приснился, Вольный, как вокзал. К утру придет бульдозер И разбудит, Как паводок разлившийся, Рассвет. И я пойму, Что мне письма не будет И что любви, Какая снилась, – нет. И все-таки Я песню не испорчу, – Присев ж окну, Тихонько подпою О том, как вез Ямщик по Волге почту И сердце рвал В заснеженном краю. * Мертвый свет по улице струится, Соловей ли булькнет, начиная, Вздрогнет беспокойная, ночная, Словно в глубь таинственного лаза, * Заслоняешься неделями И годами, а пока Что с оставшимися делать мне Тридцатью ли, сорока? Сорок раз дорожки высохнут, Пропадать в нелегкой зависти Все бездарней и никчемнее Но рассвету, как союзнику, II * Услышь меня, расслышь сквозь всех, Как, не смирив метельный нрав, Хотя бы раз меня расслышь, * Попробуй сделать что-нибудь такое Пером ли, кистью? Разве в
этом дело! * Дни свистят вдоль жизни, как стрижи. Знаю я всем опытом, хребтом, Навевает шепоток покой: Равнодушье временно и лесть». Не дозваться мне в полях глухих Вот и проповедую в тиши: * Скажите мне, как вы живете? Пришло поздненько это братство Светло, как в роще поределой И ощущение предела Вдруг беспредельность дарит мне. Споет синица тонко-тонко, Колючий наст изранит ноги. Ну что ж с того? Весной объятый, * Живу спокойней и ровней, Чужды им пена, вой, /надрыв, Им надо напоить стада, И, вслушиваясь в речи трав, Нельзя шуметь, где сон полей «Побереги себя», – Их много на земле, А можно основать Но с нами паренек, И понял я: мне так Нет, я не подтолкну * Я пишу, а роща облетела, На покрытых инеем полянах, Я запомнил, как они сгорали, Осветили каждый уголочек, Я знаю, что моей душе, Конечно, Вечности не вымолить, Что я как раньше буду жить, Над каждым божьим днем Дрожа. И потому позволь, Москва, Мне о тебе словечко Вымолвить, Поскольку вечной будешь ты, Как нашей Родины Душа. Здесь угасал Наполеон – На пальцы дул, до грусти Маленький, Один ефрейтор пожилой Мечтал с землей тебя Сровнять, Но покорил тебя не враг, А молодой Есенин В валенках, И зря к Неве он укатил – Ты б не дала ему Пропасть. И пусть не мы рубили Кремль, И пусть не нами ты Затеяна, Но мы положим свой Кирпич – Ведь наше время Не мертво, Мы тоже смальты уголки Твоей мозаики Затейливой, Мы любим с гордостью следить За иностранцами в метро. И что нам, в общем, До того Заморского замеса ругани, Когда страшат рукой Москвы, На шее четки теребя, Ведь мы-то знаем – Ты, Москва, Бываешь вправду Долгорукою, Когда народ, С коленей встав, Опоры ищет у тебя. И деревянной ты была, И белокаменной, И прочею. Не уставала воскресать На каждой горестной Золе, И стала ты в конце концов Надеждой мира Самой прочною На то, что миру не пропасть, Пока стоишь ты на земле. Ты вся – движение: Поток Людей, машин Все гуще пенится, И окунаюсь я в него, Твой кровный сын – Не кто-нибудь. Пусть не узнаю, Сколько раз Еще лицо твое изменится, Но не изменится уже Вовек твоя Святая суть. * В березняке все больше черни, Ты угасаешь. Значит, надо. И радость полузабытая, * Тень упала в реку, зной не давит, не душит, Не поднялся отец до господних пределов: И поплыли в закат, на Смоленск и на Прагу, Не пришлось им при жизни поездить, поплавать! А сейчас, надышавшиеся океаном Засветили глаза свои в облаке странном: То ль глаза от слепящего неба устали, Так налей, сестричка. Из письма отца На Таганке опять собрались мы, Тетка помнит до буквы, но просит А еще – стихотворные строки, Ты их сердцем расслышишь, пожалуй, Много веры в них трудной, упрямой Впрочем, чую похвал неуместность Под городом Можайском, Шоссе машины гонит: И те, что не дожили, Их было тридцать тысяч – В оврагах снег растает, В лесах довольно дичи, Не потому, что схватит Не в вас живут их души, И тень беды кружившей, * Степная даль тревожна и свежа, И в дебрях заповедной темноты И пусть на час всего, а не иа
век И, перебрав свое житье-бытье, То темных дней, то
светлых мельтешенье, Я воскрешу все лучшее мое, Тая полуулыбку
предвкушенья. Я призову все чистое в судьбе. * Я знаю, что такое строй, Опять бесчинствует зима, Бегу. Наполнил ветром грудь, Мне б от сержанта не отстать, В этих далях не отыщешь тени, Рассказал бы я об их круженье, Вместо почвы – камень да известка. Листики заводят клейкий шорох, Застывают перед ней разини Пусть печет несносная погода, У нее опущенные плечи, Пусть ему за все его награды, Майский вечер, первую кукушку * Как-то в развороченном
архиве, Годы, годы, – что вы накопили, Выплыл вечер, шорохами полон, Я не знаю, что со мною будет, – Но не стать бы после смерти мертвым, И душа забвенья не боится, Памяти Николая Глазкова Неразлучны Глазков и апрель В той поездке, смешной и
хорошей, И весенний Владимир оплечь При усмешке своей скоморошьей. Были родственны город и он, А когда не припомнил он строк – И, мужицкой ухваткой хорош, Был он – видел я – чем-то и в чем-то Не на Воланда ликом
похож, А на мудрого русского черта. Был в нем тихий застенчивый свет, ...Снова светится в Клязьме вода, Вы любили Сибирь и кино, И застолья вам были по нраву, – Крепко дружат стихи и вино – Вы на славу потешили Русь, * В каждом человеке что-то вроде Заставляют вдруг остановиться Что-то в каждом выполнено чисто, Будьте осторожны и тревожны ...А бывает, все соединится: Там, где серая зорька застала, На платформу спешат россияне: И вокруг замечают не очень Он в столицу никем не
направлен, Он откуда? Не знаю ту местность, * Снова небо свинцово – Что за вздохи: «Писал
же...» После смерти поэтам Проплывать облаками, Выпадает им доля ...Я в ночные поля Окунаюсь, как будто в купель, Там уже по-рубцовски В тумане кричит коростель. Светает. Бабочка летает, Ты вспомни: серенькое небо, * Жгу в печи ольховые поленья Жалко дней сырых, неповторимых; Пусть меня догонят и обгонят Слышу бормотание оврага О березках и домне Кричит гуттаперчевый мальчик. Я подумал о доме, О том, что не стоит маячить. Что довольно примера, Что вянет на столиках верба И наивная вера В волшебный станок Гуттенберга. И что надо подальше Дни цветенья ее коротки – Дальше – белой сирени черед, «Не грустите. Черемухи нет. Пробираются к ней «Жигули», Только белой сирени клубы, Что могуче и прочно белеют, Повторяя структуру, Судьбы Повторить никогда не умеют. Аромат, красота – все при ней, * Н. Старшинову Я люблю твой изломанный почерк – Вот опять ты кого-то спасаешь, И воюешь с подругой-проформой – Не оставь эту землю до срока, * Опять стогов туманны лики Побудь один, послушай ивы, – И страшной радости надрывы, Ведь все, что скрыто в
человеке, И все, что празднично и грозно И возле Вечного Теченья, * Не перебивайте в разговоре – Вдруг он скажет что-нибудь такое, Тише, гром! Замри, ручей беспечный, * Пусть опять разбудит над водою Пахнущее снегом и рассветом, Звонкое хотение чудачеств, Кажется, что вот – крыла простерла. Может 'быть, преддверие Искусства – Судьба беду и радость – все роднит, Сквозь глину зла, песчинки мелочей, Ни тины не боюсь, ни камыша, Ни омута, где палый лист
темнеет, – Страданьями омытая душа И жизнь, и радость сохранить сумеет. * Усталое сердце твое замолчало, Углы не кропили, порог не святили, Спасибо за поскрип сухой половички, Поднимется крыша, раздвинутся стены, Чердак облюбует звезда. И впустит изба перелески и стегай И отсвет войны и труда. Оставить бы людям, простым и веселым,
"С ТОБОЙ"
И тени берез по лицу,
Поэзии хлеб горьковатый
По вкусу пришелся мальцу.
Где дождик зеленый плясал,
Он братьев молочных и кровных
В деревьях и травах признал.
Подзоле российской земли
Упрямым дичком-самосевом
От саженцев чахлых вдали.
В листве паразит зависал,
И в завязь, чтоб не забывали,
Он горечь земли завязал.
По-свойски поверила – чей.
И тянет в себя его корни
До самых заветных ключей.
Завянут шафран и ранет,
И так он окажется нужен
Безъяблочной зимней стране!
Но злоба-то в нем не живет!
И горького лишек простится,
А сладкое быстро гниет.
Небесная весть?
Вряд ли...
У всякого есть.
Не слепое наитье,
Не трезвый расчет
Неуклонно к перу и бумаге
Влечет.
Ее глуховатую речь,
Как берёг,
Что прошло –
Обозначилось четко внутри,
Как рисунок ветлы
У подножья зари.
Там в оврагах
Роса ледяная бела,
Там девчонка любила,
Там мама была.
На заречный погост,
А в потемках носил
Ведра, полные звезд.
Память – стержень,
Больное мое острие,
Я сломаюсь тотчас,
Если вынуть ее.
Листья залетают на чердак.
Ты мне снова снишься, и все чаще
Родина сквозит в твоих чертах.
И сырая во поле лоза
Воскресить улыбку, руки, голос
И твои далекие глаза?
Ты в лесу, на речке и в избе,
Ты везде, и я – в твоей осенней,
Снегом пересыпанной судьбе.
Голубую стужу торопя.
...А когда над родиной яснеет –
Рад я за нее и за тебя.
Под ногтями прах земной.
Клевер, донник и ромашка,
Расскажите, в чем промашка
Жизни путаной одной.
Но зачин ее былинный
Встрепенулся и угас,
И закончился он горькой
Разбитной скороговоркой,
Сумасшедшинкой у глаз.
Но росли перед лицом
Клевер, донник и ромашка –
И я не был подлецом.
Вдруг опять непобедимый,
Не один вставал Илья,
Силой темною сраженный.
Может быть, преображенный,
Поднимусь теперь и я?Детство
По-отцовски уколет жнивье.
Если все-таки жизнь – это песня,
Значит, детство – припев у нее.
От которой хотелось кричать, –
Все в знакомом припеве забылось,
Чтобы новой надежде звучать.
Как рассвет в опадающей мгле,
Как весной повторяется птица,
Все к одной возвращаясь ветле.
Шорох осоки и дым над рекой!
Хочется выдохнуть: батюшка, грешен,
Батюшка, душу мою успокой!
От нелюбови, от ржави и лжи
Выпрями путь мой, опять запетлявший,
Все, что неправедно в нем, – подскажи.
Словно теперь уж – «а самом краю.
Но не напрасно к тебе обращаюсь
С верой в великую силу твою.
Много мне надо – дорогу в грачах,
Берег ненастный и – жить повеленье
В темных плакучих апрельских ночах.
Вдруг покажется, чащей храним,
Родничок, опоясанный срубом,
И берестяный
ковшик над ним.
Умиляться не думаешь ты –
Это делалось нашим народом
Неприметно и без суеты.
Не спускание чьих-то идей –
Устроение Белого Света –
Дело вечное наших людей.
А не стебли, что празднично прут.
Иногда он, как будто укор мне,
Бескорыстный застенчивый труд.
Невеликий – хотя б на глоток,
Не трудясь обозначивать имя,
Чтобы он прохудиться не мог.Лица
В моей деревеньке и в звонкой столице
Меня окружают хорошие люди,
Мне светят родные, знакомые лица.
Подумать о том, что со мной еще будет,
И пусть я когда-нибудь стану вчерашним –
Меня окружают хорошие люди.
К созданиям хрупким из боли и крови,
И здесь ничего мне не надобно, кроме
И, если удастся, добавить в них света;
Вы, столько тревог отводящие лица,
Давно отразившие жизнь и планету.Районная газета
Грущу, случается, по ней.
Там есть немного про планету
И много про моих друзей.
Как и советовал райком,
Конторой СМУ, шоферской чайной,
Землей, зерном и молоком.
Вдруг напечатает в тоске
Шедевр с луной и петухами,
Поскольку критики – в Москве.
Мелькала, отслужив, она
Кульками в наших «гастрономах»
И голубями из окна.
Что этот экземпляр иль тот
К потомкам дальним доплывет.
И пусть, хотя б на полчаса,
Они запомнят наши лица,
Расслышат наши голоса.Чернушки
Посредине лесной деревушки,
На лужайке учитель труда
Вырыл печку и варит чернушки.
Дед его утащил на закорках
От огня, и уже на задворках
Их догнал человеческий вой.
Как он ловко чугун поднимает
И, горячий, рукой обнимает –
Видно, толк понимает в грибах.
Что тепло на земле августовской –
Белорусской, московской, литовской
По грибным ненаглядным местам.
Табунятся пролетные гуси.
Я стою. Мне щекочет глаза
Партизанский дымок Беларуси.
Взглядом ли, касаньем ли смутило,
Словно кто-то тронул одеяло? –
Никого здесь нет и не бывало!
Голос тихий? Ветра колыханье?
Но прошу я душу, чтоб не скоро
Возвратила ровное дыханье.
Там, вверху, еще почти светло.
Скоро вечер. Что там! – скоро осень
Заплетет тенетником село.
А над тучей – призрачный уют:
Стюардессу кнопкой вызывают,
Золотую курицу жуют.
Ворошу костер, схожу с ума, –
Может быть, от них крыло сокрыло
Наши ивы, судьбы и дома?!
А луна все тоньше, все бледней,
А в деревне, как у самолета,
Даже меньше, может быть, огней.Ночью
За то, что, краски погасив,
Тьма милосерднее рассвета –
Все воскресит, что попросил.
Как пух гусиный, лунный свет,
Где рядом с милыми тенями
Ни смерти, ни забвенья нет.
. Лицо, похожее на сои,
То над страницами святыми
Роняешь волосы на стол.
И видишь смерть – и все равно
Напиток ночи утоляющ,
Как в дождь раскрытое окно,
Сирень качается в окне.
Люблю тебя, пора ночная,
За тот огонь, что есть во мне.
В сенях гуляет непогода.
Ты мертвым стал, отцовский дом,
Пустующий уже три года.
Укрывшись от снегов и ветра,
Рука к руке – как в ночь любви,
Лежат, счастливые, наверно.
Их справедливость воскресила,
И вот отец в окно стучит,
А там ни дров, ни керосина.
Нет одеяла для ночлега,
И вот бредут они назад,
В объятья скорбного ковчега.
И нет, как сердце ни хотело,
Концовки бодрой для стиха
И для тоски моей – предела.Отцовский дом
Посмотрю еще мое начало.
Одичали яблони в саду,
Даже небо словно одичало.
В форточку глядит медвежье ухо,
И меня приветствует одна,
Все углы излазившая, муха.
Предлагали с деланной печалью,
И чуть-чуть возвышенной притом.
Лезли, но глаза мои дичали,
Небо детства в глянцевых сучках,
На столе сухая земляника.
Плесень по углам не соскрести.
Оставаться – дико, а уйти –
Встать и выйти – дико, дико, дико!
До глаз и сердца доберется.
Мне двадцать шесть. Я сирота.
Усынови меня, береза!
Ронять листву на сад и крышу, –
Я в шуме ласковом твоем
Опять родительское слышу.
Одной окрасимся мы зорькой.
И корни у меня в земле,
Где и твои – в родной и горькой.
Стою над выгнутой лозой,
И жалостью неутолимой
Дышу, как ветром и грозой.
Опять пришло меня будить,
На перехваченном дыханье
Вопросы зряшные твердить.
И душу выразить без слов, –
Меня оставившие, где вы,
С каких увидеть вас холмов?
Не молодой и не старик.
Мне, как и прежде, нет ответа,
И только молния на миг
И все до листика в лесах,
И родины лицо святое
Во очищающих слезах.
Сказал родне: «Умрет на днях...»
Скорее в сад! Его шатало,
Свистела буря в деревах:
На бедные мольбы жены
Ответил он: «Прости, мне скоро
Гудел у изголовья рой,
И, пастухов своих сшибая,
Металось стадо под горой.
Взялась природа убедить,
Что дальше будет незавидно
Под грозовою кровлей жить.
Белье по грядкам подбирал
И яблонь сникнувшие ветви
Рогулькой новой подпирал.
Кто не поверил бы ему!
«На сеновале постели нам».
Пиликаньем коростелиным.
Соминый плеск в песке затона
Вплетался в землемера шаг
И распускание бутона.
На белых колокольцах стада
И пятый ржавый лепесток
Сырой сирени палисада.
Росистый шмель, а через лето
Я понял, что я потерял,
Но не забыл и радость эту.
И эти два ознобных чувства
Всегда со мной. На стыке их,
Возможно, и растут искусства.
Они – как две струны в аккорде,
Как два ручья, переплелись
В душе, в отечестве, в народе.
Ни коростелям, ни поэтам,
Что в этой жизни благодать,
А что страданье в мире этом.Гроза
Смутив разгулом поздний час,
На что ты сердишься, родная,
И что ты празднуешь у нас?
Сейчас равнина помутнеет,
И каждый будет, как умеет,
Как знает, слушать этот гул.Сон
До того, что кругом голова,
Львиный зев, и примула-баранчик,
И еще какая-то трава.
Выглянули в долах и лесах,
Словно друг я им зеленокожий
Со шмелем тяжелым в волосах.
И в уборе утренней росы
Вместе с ними изморось почую,
Слыша вздохи влажные косы.
И жабу черную почаще
Ты от пчелиного летка
Гоняй». Молчат глухие чащи.
В окне листва молчит резная.
Записка мамина давно
На сгибах вытертых – сквозная.
Ежихи нет и жабы нет.
Искать в давно знакомой муке
То, что смогло бы уцелеть –
Хотя бы запахи и звуки.
Как не нашел я в час прощанья
Оставшееся от нее
Единственное завещанье;
Ненастный льдистый свет небес:
Как много странного в природе,
Как смотрит в душу этот лес!
Тревожный запах юных зим,
Как будто в колее дорожной
Лежит он, хрупок и незрим.
Вдруг удается донести
Печаль почти что человечью,
Свое какое-то «прости».
Когда родна земле тоска,
Я все ищу, ищу в пейзаже
Недостающего мазка:
Смотрю, смотрю в простор полей,
Где, объясняя все, темнеет
Фигурка матери моей.
Не сразу пламя космами замашет.
Ночь подожду, и забелеет печь,
Как тысяча сошедшихся ромашек.
А оказалось, нужно только это:
В отцовском доме печку истопить,
Смотреть в огонь и думать до рассвета;
Я долго вспоминаю вас.
Вы не мираж я не обман,
Но оглядываться в вас – напрасно:
Как через воду и туман
Вы проступаете неясно.
Просохли майские дорожки,
Сирень в увесистых цветах,
Оса в коричневой окрошке.
Вы, расточившиеся дымом.
Святыми сделали места
Своим присутствием незримым.Сестре
По земле, исклеванной дождем.
Вот и все, что мы с тобой хотели,
Вот и мы ботву свою дожжем.
Но в лучах обветренного дня
Вижу – твои слезы не от дыма,
Потому что ветер на меня.
В них не поле, небо и кусты –
На два метра для тебя прозрачны
Глины и песчаника пласты.
Научись на ветреной земле
Видеть молодое-молодое
Даже в остывающей золе.
Где забвеньем пахнет и жнивьем,
Радость, словно прутиком картошку,
Выкатим к ногам – и проживем.Проселок
Тебя не бульдозер творил, –
Согласья ища на просторе,
Народ тебе жизнь подарил.
Июньским огнем опален.
Ты танком врага изрубцован
И вдовьей слезой окроплен.
Какие здесь люди прошли
И сколько клубков размотали,
Железных сапог истоптали
За горькое счастье земли.
Но песню, и сказку, и быль
Уже без возврата впитала
Сыпучая белая пыль.
Качается донник, и тут
Из русских драчливых мальчишек
Большие поэты растут.Березка на церкви
В предощущении беды.
Земных берез грустит семья,
Томишься, как царевна в башне,
Испуг серебряный тая.
И корни вглубь тянулись зря,
Но ты пока шуми высоко.
Над всеми сестрами паря.
Пусть поит листья стадо гроз,
Пусть нелегко, но так бывает
И у людей, и у берез.
Я в осоку ломкую войду;
Сотни светлых пузырьков метана
Под ногами хрупают во льду.
Ил зелено-бурый вороша,
Все-таки ворочается, дышит
Речки замурованной душа.
Но в лиловый сумрак и мороз
Ей приснились лягушачьи трели,
Жестяные шорохи стрекоз.
Женских рук, и высверки
мальков,
И коней опущенные холки,
И венок из блеклых васильков.
В полынье до камушка видна.
Потому и выжила, и дышит,
Потому не вымерзла до дна.Тьма живая
Глубина, где каждый голос чист:
Коростеля жалоба скрипучая,
Козодоя мекающий свист.
Там, где каждый кустик волей пьян,
Для кого они вот так стараются,
Жители болота и полян?
В тишину вплетая голоса,
Мокрыми вцепившись чертенятами
В льющиеся ночи волоса?
Что там: ликованье, плач ли, страх?
...Пойте отрешенно, незамеченно
В колдовством обрызганных кустах.
Не обманут сердце и рука,
И с зарей не выцветут полночные
Строчки моего черновика.В липах
С очертаньем летящей совы
Обрушилась липа,
Открыла кусок синевы.
Приблизился Космос,
Зачеркивал небо
Пчелиный мятущийся рой.
И падал на землю,
Рожденный в борьбе и трудах,
Мед праведный, тяжкий
В далекую молодость –
В сладкую эту беду.
Твой берег выбрали поляне,
И ты в него, судьбе назло,
Вцепись своими тополями.
И не забудь в осенней хмари –
Ты будто «Слово о полку» –
В одном бесценном экземпляре.
И в синем сумраке былинном
За журавлями не тянись
Тревожным и протяжным клином.
Не отцвели твои ромашки.
Как ими, влажными, с утра
Сентябрь осветят первоклашки!
Летящий празднично и чисто,
И для праправнуков своих
Помолодей годков на триста.
В доме, где лампадки и подзоры,
Бабушка моя еще жива.
Шла босая – туфли берегла.
Двух детей она похоронила,
Двух царей она пережила.
И светло от ледниковых вод
И по мху изменчивые блики
Полднями заводят хоровод.
И за все, за все меня простят
Вишни одичавшие, что тихо
Про судьбу и вечность шелестят.Воспоминание о бессмертии
Тратил ты золотые года,
Как поверило детство в бессмертье,
В синь, которая будет всегда?
Отвести захотела от дум,
Чтоб до срока печальным туманом
Не смутился младенческий ум?
Круг надежный от темных вестей.
...Или Выход она подсказала,
Пониманья ища у детей!
Их наитья, прозрения их,
И рыдала, сжимаючи руки,
От незрячести смертных своих.
Я не помню: леском ли,
лужком?
Замело ее цветом и снегом,
Только память стучит посошком.
По-над горсткой оставшихся дней
Я, бессмертье свое переживший
В перепутанной жизни моей.Морщины
Головой нечаянно поник, –
Уколи меня, малинник сизый,
Каплю урони за воротник.
Чтоб, на все готова и свежа,
Не искала то, что не вернется,
Гниловатым воздухом дыша.
Там, где с небом сходятся леса,
Новых дней и новых потрясений
Грозная блистает полоса.
Есть у любви свои законы –
Любовь не может опоздать!
Когда придет – не в блеске молний,
А осторожно слово молвит, –
Не испугайся опознать.Деревне Архангельское
Застенчивые прятала черты,
Но расточился дым перед глазами,
И во поле передо мною – ты.
Замкнешься вновь и станешь далека?
Так со студентом-сыном в электричке
Стеснялась мать крестьянского платка.
Совсем немного... Незаметно. Нет!
Но в сотнях снов потом ему являлся
Тот крохотный мучительный просвет.
Кормила всех и рядом, и окрест.
...Ты встреть его над сыростью овражной,
Под тихим светом вымытых небес.
Но понял он одно, к тебе спеша:
Нет родины глухой и обветшалой –
Есть только обветшалая душа.
Вязкий запах дыханье спирает,
И привычная дума придет:
Кто-нибудь в эту ночь умирает.
Коростелей, цикад и лягушек,
Перед бездной – что чувствует он
Над издевкой лекарств и подушек?
Пышны проводы в сырость и стылостъ!
Этот вечер – жестокость ее
Или вера, и тайна, и милость?
За прощальною гранью суровой
Сон привидится в вечность длинойПесня
Темно в душе. Но потерпи –
Затянет песню друг старинный
О черном вороне в степи.
Не замечая никого,
И вдруг добьется своего.
На два напрягшихся крыла,
И встрепенется отзвук древний,
И воспарит глухая мгла.
И вздорожает жизнь к концу,
Как будто с песней оборвется.
И все. И слезы по лицу.
Не унять движений резких.
По пути перелистал
Десять тысяч перелесков.
В тамбур в полночах колючих,
Пряча взгляд, чтоб не смутить
Сонных и благополучных.
Спал тревожно, где придется,
И на станции твоей
Слушаю, как сердце бьется.
Вот и домик над горою.
Сны сбываются порою –
Что ты, сердце! Бог с тобой!
Где сурепка и вороний глаз,
И разлуки зыбкая пороша
Все вокруг присыпала тотчас.
Минула минута на лугу,
Но сейчас же берег стал преданьем,
Дальним, словно «Слово о полку»...
О тебе поведают везде
Облака славянской тонкой вязью,
Клинопись на мокрой бересте.
И, любую горечь растворя,
Над любым забвеньем рассмеется
Юность незакатная твоя.Грибы
Как будто детство окликают.
Ты собирайся. И поверь
Среди тумана и растений
Поре находок, не потерь –
Поре больших приобретений.
Потом с друзьями нам везло.
Что впереди одна усталость, –
Кто столько в жизни потерям,
Тому лишь находить осталось.
Смотри: хвоинками шурша,
Восходит гриб, венчая лето,
Как леса чистая душа,
Как сын возлюбленный рассвета.
Она опять тот мир осветит,
Где некому «ау» кричать,
Но крикни – и тебе ответят.
Удача, молодость, любовь.
Лишь сигарету разомнешь
И дым развесишь над поляной •
Через года пробьется дрожь,
Шаги и смех из рощи пьяной.
И ты встаешь, как в осень ту,
И обнимаешь – пустоту.
Сковороду к углям приставлю,
И вспомню всех, кого люблю,
И осень русскую восславлю.
Все гуще тень. Мрачнее лес
Шумит о вечном. Он умеет.
Как подосиновика срез –
В окне стремительно темнеет.
Будоража омуты и броды,
Топь, чапыжник, ржавую ольху,
Оступаясь, мучаясь, старея,
Я пришел. Старинные деревья,
Церковь. Речка в тине и в пуху.
А без вас душа моя продрогла –
Вы с далеких лет моя душа.
Здесь она, незрячая, проснулась
Встрепанными крыльями шурша.
Впереди меня она летела.
Я вижу, как прорезался проселок.
Прости меня до третьих петухов
За все, за все прощеньем невеселым.
Твою судьбу по-злому освещает,
А ты прости, как песне полевой
Безвкусицу вне музыки прощают.
И улицей, где росно и безлюдно,
Они расскажут, как я ухожу,
Как уходить мне утренне и трудно.
Твоя старуха за стеной проснется,
И день запахнет снегом и бедой,
Но я уйду – и музыка вернется.
Прошел, улегся этот вихрь.
Ты стала музыкой в судьбе
Непрерываемой и тихой.
Осенней паутинки легче,
В себе навеки воплотив
Тебя, ушедшую далече.
Но вот в работе и в застолье
Вдруг растревожит, словно весть
О жизни той, что чище, что ли.
И сердцу взрыв я обещаю,
И выражением лица
Тех, кто без музыки, смущаю.
Во мне, любовь моя и вера,
Как разговор волны с волной
Или волны, ветвей и ветра.
Как умеешь красотой согреть.
Я хочу восторженным разинею
Долго-долго на тебя смотреть.
Чтоб встряхнуть покрепче шапку ту
И слова единственные вытащить
Про твою большую красоту.
Но, забыв, что трещина растет,
Я любуюсь, как она идет.
Широко раздалась ночи мгла,
Сторона лесная и озерная
Чистые подносит зеркала.
Впереди стоящим на посту:
Уберечь как достоянье нации
Радостную эту красоту.
Лютики и церковь Покрова
И поэтов самые заветные,
Всей судьбой рожденные слова.
Вознесенный над полмиром,
Я о бабушке подумал,
Что живет под Покровом,
Шепчет: «Господи, помилуй,
Что не едет внучек милый?
Ветер вишню всю обсыпал,
Обмахнул, как рукавом».
Там на облаке из ваты,
Деревенский, простоватый,
Володимирской породы,
Бог скучает над селом,
А точней, над деревушкой,
А точнее – над избушкой,
И лежит в шкафу псалом.
Я лечу повыше бога,
В небесах тропинок много,
На земле не меньше будет,
Но я выберу одну.
И по этой по дорожке
В голубике и в морошке
Пробегусь и на закате
Дверь дубовую толкну.
Я о вере не заспорю –
Много бабка знала горя,
Не скажу, что под ногами
Утром видел облака,
А скажу: «Без деревушки
И без этой вот опушки
Многим-многим в этом мире
Очень трудно жить пока».
И порой заметно меж людьми:
Под конец земного гостеванья
Старики становятся детьми.
Только им обняться не суметь,
И, конечно, это все жестоко,
Потому что между ними смерть.
Дни поблекли, ночи нелегки.
Хорошо, когда впадает старость
В детство, словно речка в родники.
Второпях, у времени в плену,
Отвернувшись вдруг от океана,
Поднимает встречную волну!
Как травой, он запахом зарос.
Увядали яблоки в соломе
С выемками, желтыми от ос.
С чердака, где сумерки и зной,
Столько налетало, полосатых,
Столько их звенело надо мной!
У квадрата солнца на краю,
Добавляя в воздух, словно в зелье,
Струйку горьковатую свою.
Но теперь со мною в темноте
Запах «Беломора»
и раздумий,
Запах грусти – крепкий, словно те.
За подоконником в яме
Белое что-то цветет.
Родина смотрит с тревогой:
Музыка к смерти ведет.
Это дорога не к смерти,
Эта тропинка – в зарю.
Сын все надежней шагает,
Только любовью шатает,
Ею одной, говорю.
Горе, как по нотам, разучить?
Между нами время загустело –
Так, что и лица не различить.
Может быть, моя сейчас вина
В том, что мы, друг другу руки грея,
В разные попали времена.
И стена незримо возросла:
Для меня – метель метет по крыше,
Для тебя – в саду горит роса.
Снова душу не поймет душа,
Я скажу: «Картошка подгорает».
Ты поддакнешь: «Молодость ушла».
Встретимся глазами, но опять
Смотришь ты, лица не различая,
И никак нельзя тебя обнять.
Стенка из недобрых хмурых дней.
...Только сын границу нарушает,
Ничего не ведая о ней.Выпускной вечер
Сквозняк гуляет в голове.
Друг задымился! Сигарету,
Забывшись, спрятал в рукаве.
То островками, то подряд,
Белея, словно выпускницы,
Там одуванчики стоят.
Неси ей главные слова.
Еще неясен смысл разлуки,
И только музыка права.
Но где она и где ты, друг?
Как будто майский ветер дунул
На одуванчиковый луг.
Уместил полдеревни,
Полдеревни глядит
Сверху вниз на деревья.
В жизни приснится,
Как у них под подошвами
Плавают птицы.
Ходить за картошкой,
Отвыкают от Федьки слепого
С гармошкой.
О погоде вестей,
Забывают в «глазок»
Посмотреть на гостей.
Приснился им сон,
Это, – стриженный вечером,
Вянул газон.
Успокою себя хоть так.
Вот опять за окном бесовские
Тени подняли кавардак.
Хорошо сейчас. Благодать!
Лезут в щели, на лампу щурятся,
Просят душу взаймы отдать.
Заползайте под стол, в углы,
Верноподданные всегдашние
Полузрячей царицы-мглы.
Распоясавшейся в ночи, –
Это ветка березы мечется
По известке моей печи.
Над окошками чердака,
Это фары блуждали во поле
Ошалевшего грузовика.
Аж до ягодники видна.
Это сумерки. Это родина –
Вся дыханье и глубина.
Угадаю за глубиной –
Три звезды оградят, три крестика
Над стихами о мгле родной.Улыбка
А пора бы вспомнить и понять:
Учатся в коляске или в зыбке
Улыбаться раньше, чем стоять.
Жил в обидах, словно в городьбе,
Оброни улыбку – и споткнется
Горе, ковылявшее к тебе.
Мы идем на малых скоростях,
Если вправду на земле мы гости –•
Не хочу я хмуриться в гостях.Метель
Не шумит стеклянная трава.
В эту ночь опять мне плохо спится –
Это значит, что душа жива.
Шмель проснется, скрипнет ли засов
Из породы чибисов и сов.
Где родной и чуждый мир притих,
Мы глядим во тьму в четыре глаза,
И ее глаза острей моих.
Вспыхнет май. В сырой пыли
Сорок раз мне шею вывихнут
И обманут журавли.
К прошлым дням и ждать, когда
Растеряют душу заросли,
Тайну – небо и вода?
Что во мне и что со мной,
Ты была звездой вечернею,
Выпрямляла путь земной.
Подмигну – и буду жить.
Жизнь потрачу, чтоб на музыку
Жизнь твою переложить.
Кто близко от тебя уж слишком, –
Как космонавт сквозь треск помех
В селе собачий лай услышал.
В сугробах днюя и ночуя,
Покалыванье майских трав
Февраль внутри себя почуял.
Как плеск волны, как ветер в поле.
...А ты во мне всю жизнь звучишь
Оркестром праздника и боли.
В цепи поступков разных и любых,
Чтоб посреди вселенского покоя
Забил родник тревоги и любви.
Попробуй сделать всей своей судьбой,
Чтоб без тебя Земля осиротела
Хотя б на час, на вечер голубой.
На потом себя не отложи.
Что не будет этого «потом».
«Ничего, ты временно такой.
Только все мы временные здесь.
Временных родителей моих.
На потом себя не отложи.
Я – словно пуля на излете,
Но, зависая, вижу даль.
И порох зря истрачен не был –
Какая жизнь, какое небо,
Какая строгая печаль!
Земли, и неба, и души,
Но тем пронзительней в тиши:
О, трудно будет расставаться!
Осенней ночью при луне.Весной
И лес очнется в глубине,
И ты пойдешь с душой ребенка
За песней той по целине.
Но ты отметишь не грустя:
В твоих кровинках треть дороги
Лежит, как ягодой светя.
Тревогой юною дыша,
Ты заплатил привычной платой –
Была бы песня хороша.
Иду задумчивою Русью,
Как реки родины моей,
Не изменяющие руслу.
Они не хвастаются силой;
Текут, объятия раскрыв,
В своей могучести красивой.
Легонько перемыть икринки
И чисто отразить стога –
До лепестка и до былинки.
Стряхнув налет равнинной лени,
Зацеловать у переправ
Девчонок жаркие колени.
И родничок песчинки ставит,
Где коростель и соловей,
А берега в крови и славе.Наказ
Мне мама наказала
И улыбнулась вслед,
Чтоб я шагал бодрей.
А от чего беречь
И как – не подсказала,
Но надо выполнять
Наказы матерей.
Приемов береженья,
И все-таки совсем
Не сложен выбор тут:
Победа или смерть
Спасут от пораженья.
Измена и побег
Спасенья не дадут.
Внутри себя обитель
И тихо поживать,
Внушая: горя нет.
Но есть у нас поэт,
Завидный долгожитель, –
Так жаль, что он погиб
В неполных тридцать лет.
Он в тракторе горящем,
Спасая хлеб страны,
Сберечь себя решил,
И страшный тот костер
Пылает в настоящем,
И в будущем он тьму
Лучами сокрушил.
Беречься не придется,
Как полусгнивший ствол,
Прикрывшийся корой.
Как спрятавшийся в тень
Обмылок льда в колодце
И как хранит себя
В углях сучок сырой.
Судьбу к самосожженью,
Но над строкой склонюсь
До зелени в окне,
Чтобы сберечь себя
Святым небереженьем,
Наверно, мама,
Так
Ты б разъяснила мне.
Вся теперь до прутика видна.
Господи! Да разве в этом дело,
Каждый ли запомнит лист она!
Где сейчас просторно и светло,
Вон их сколько – черных и багряных,
Прежних и сегодняшних – легло!
Как, грустя, цеплялись за кусты,
Но отвесно или по спирали
Осветили родины черты.
О пощаде стужу не моля.
...Улетай, исчерканный листочек,
Поцелуйся с ветром, жизнь моя!Москва
Все больше ужаса в саду.
Продлись, не гасни, свет вечерний,
Не накликай на нас беду.
Но пусть воскреснут на заре
И этот луг, и это стадо,
И эта церковь на горе.
И высь, и глубь, и ширь, и даль,
И даже боль, давно родная,
Которую не меньше жаль.
И с надеждой лопочет ожившая зелень.
Может, в облаке этом – родителей души,
Возвратившиеся, обогнувшие Землю?
Тяжело – не пустили грехи и медали,
Через десять годков мать легонько взлетела,
И друг друга их души в пути угадали.
Вслед за пушкой отца, над Европой мощеной,
И вернулись в Россию, в июльскую брагу,
Где раскинулась родина мамы – Мещера.
Проверяли тетрадки, варили картошки,
На крыльцо выходили о сыне поплакать, –
Не с того ли подгнили у дома порожки?
И вдыхая тепло сенокосных угодий.
«До свиданья, сынок. Мы пошли». Не уходят.
Или дремяую сказку стрижи насвистели?
Но из облака крупные капли упали,
И щипали, и пресными быть не хотели.Фронтовые письма
Крепкого вина
Русскому солдату
За его дела.
И привычно притихла родня:
Фронтовые отцовские письма
Синеглазо глядят на меня.
Раз прочесть, а потом и другой,
Что курить обязательно бросит,
Что с победой вернется домой.
Им не страшен редакторский перст,
Пусть для критиков, добрых ли, строгих,
Уязвимых достаточно мест.
Если сможешь учесть между строк
Визг снаряда, шипенье пожара,
Скрипы длинных военных дорог.
В то, что сбудется третьей весной,
И сравнение Родины с мамой
Поражает своей новизной.
(Ведь писали и там посильней),
Но с отчизной он спас и Словесность •
Вот заслуга его перед ней.Долина смерти
У Минского шоссе,
«Их было десять тысяч»,
Стоят слова в росе.
Скорей, скорей, скорей!
Их было двадцать тысяч
Прибавьте матерей.
И эти, что живут,
Давно сердца сложили
С сыновними, вот тут.
Прибавьте их отцов,
Прибавьте нерожденных
Девчонок и мальцов.
И над разливом вод
Кукушка их считает,
Сбиваясь каждый год.
Но это ни при чем –
Держи ружье, охотник,
За правым за плечом.
Охотнадзор, кляня,
А потому, что хватит
И дыма, и огня.
Синица и глухарь,
Но просто душит, душит
Пороховая гарь.
Какой ни минет срок,
Хранит он, незаживший
Российский лоскуток.
Над гарнизоном сумерки повисли.
Я сдал наряд, умоюсь не спеша
Проверю все: лицо, одежду, мысли.
Очищу душу от недоброты.
Забуду все, чем жалок человек.
Спрошу себя. Помедлю осторожно.
Решу: пора! Уже, наверно, можно.
И стану думать. Думать о тебе.
Перловый суп из мятой миски,
Ночлег бездомный, плац сырой,
И тьма в глазах, и выстрел близкий.
Смерзаются душа и тело,
Но здесь гражданственность сама
Тобой командует умело.
А командир на слово краток.
Мне дотянуть бы как-нибудь
До молодых его лопаток!
Не уступить усталым нервам.
Я в армии. Мне двадцать пять.
Отцовский возраст в сорок первом.Генеральская березка
Разве что упрячешься в нору.
Лишь антенн железные растенья
На неслышном кружатся ветру.
О пейзаже странном вдалеке,
Но подписка о неразглашенье
Размахнуться не дает руке.
Лишь одна – кто глаз не протирал! –
Светит генеральская березка,
Слушает березку генерал.
И не надо больше ничего,
И они дороже тех, дубовых,
На суровом кителе его.
И роняют пот из рукавов.
Генерал, должно быть, из России –
Что-нибудь Рязань или Тамбов.
Пусть опять ни облачка вокруг, –
В ухажерах у нее полвзвода,
А соперниц нет и нет подруг.
У нее застенчивая стать.
Родина припомнилась и вечер –
Захотелось генералом стать.
За беду, войну и седину
Родины кусочек у ограды
Сельскую напомнит тишину.
И слова, которым смерти нет:
«Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет».
Знающий немножко, что почем,
«Барабанит дождик по крапиве», –
Я в бездарной повести прочел.
И зачем вас было, столько лет!
Барабанит дождик по крапиве –
И слеза прокладывает след.
И, завалы хлама обойдя,
Появилась мама из-за полок
С запахами детства и дождя.
Может, зря бумагу извожу,
Может, не убудет, не прибудет,
Без того, что завтра расскажу.
А остаться б в памяти людей
Пусть не тайной светлой, а – намеком
На края крапивы и дождей.
И она пребудет «а свету,
Если кто откроет ту страницу
И на ней отыщет строчку ту.
И на Тракторном, в самом начале,
Я боялся за прочность колонн –
Так глазковские шутки встречали.
В бороде, меж ладоней зажатой,
Как Хоттабыч,
нашел волосок,
Дерг! – и вновь чудеса продолжались.
Та печать непритворного детства,
От которой и в семьдесят лет
В седину и в морщины не деться.
Снова вечное время струится.
Как на клязьминской круче,
тогда,
Мне к живому бы вам обратиться.
Две похожих российских отравы.
Так не мало сморозить смогли вы.
Что, припомнив, опять улыбнусь
На неправдашней вашей могиле.
Смутно беспокоит, словно весть.
И наружу красотой выходит, –
В каждом человеке что-то есть.
И себя в душе твоей сберечь
Чьи-то удивительные лица
Или удивительная речь..
О другом же можно умолчать –
Кто запомнит пальцы футболиста
Или, скажем, ноги скрипача!
И, как счастье берегут свое,
Сберегите вашу искру божью
Или честный отсвет от нее.
Вдохновенье, красота, беда,
И судьба такая людям снится
И не отоспится никогда.На вокзале
Где стекло от составов дрожит,
На потертой скамейке вокзала
Он, неузнанный миром, лежит.
То заденут мешком, то полой –
Никакого такого сиянья
Над косматой его головой.
Те, что шепчутся, дремлют, жуют,
Что опять на лице его очи
За секунду до взрыва живут.
Нестоличен с макушки до пят,
Спит редактор, стихами отравлен,
Спят наборщики, критики спят.
Но стране без нее не прожить.
И присела родная словесность
Чемоданчик его сторожить.
Плакучие космы вдали.
После песен Рубцова
В стихи не летят журавли.
Когда он писать перестал –
Стал он частью пейзажа
И временем года он стал.
Порой выпадает уметь
Вологодским дождем
И рязанской березой шуметь.
Петлять между ветел рекой –
У пронзительных самых
Обычай сложился такой.
Без всяких крестов и попов
Делать берег и поле
Святыми на веки веков.Утром
Таинственная, как судьба.
Как страшно растерять с летами
Передрассветного себя!
И ни строки еще в груди,
И нет ми женщины, ни хлеба,
А только утро впереди.
И в грозу цветы ношу с лугов.
Дорожает каждое мгновенье –
Жалко спать и слушать дураков.
Я себе в июле не прощу,
Если вдруг за спорами о рифмах
Вновь цветенье пижмы пропущу-
За удачей вслед. Я не спешу.
Я, облокотясь о подоконник,
Раз в неделю вечером пишу.
И горячей крови гул и гуд.
А бумага? Подождет бумага,
И чернила тоже подождут.На литературном вечере
Сбежать от коллег и полемик,
Как Василий Макарыч,
Писавший с детьми на коленях.Черемуха
Размахнется нечаянным всплеском –
И засыплют траву лепестки,
Грустный запах отдав перелескам.
Вдруг, волнуя похожестью редкой,
Нам она по окошку черкнет
Кистью мраморной, свежей и крепкой.
Отцвела – и опять незаметна.
Я – надолго. Я знаю секрет.
Это счастье – такая замена».
И багажники хлопают глухо,
На базаре в районной пыли
Продает ее утром старуха.
Но с черемухой связаны крепче
Частый дождик, беда, соловей
И влюбленных бессвязные речи.
Разобрать его трудно сперва.
Научи погибать между строчек,
Воскрешающих веру в слова.
Телеграммы, как хлеб, раздаешь,
И озябшие пальцы кусаешь,
И равнинные песни поешь.
Тенью самых лучистых идей.
Это станет когда-нибудь нормой
В общежитии новых людей.
Не погасни, как вечер в окне.
И люблю я тебя одиноко,
От влюбленной толпы в стороне.
И глубоки, как небо, дни.
Пророк, сорвавший голос в крике,
Попей воды, охолони.
Чужды хозяйкам этих мест
И грусти выверенной жест.
Что спрятать вроде удалось, –
России медленные реки
Умеют высветить насквозь.
Ты в зал восторженный изрек,
Здесь эхо возвращает розно,
Земле оставив пару строк.
Где в глубине и боль, и свет,
Пророчество и поученья
С тобой по-прежнему, поэт?
Вдруг забудет что-то человек,
А потом совсем исчезнет вскоре,
Не на час, не на год, а на век.
Так расставит главные слова,
Что уже не будет нам покоя
На Земле, пока Земля жива.
Ты ли балаболить не устал!
Маленький, задумчивый, невечный
Современник растворил уста.
Чувство молодое-молодое.
Снящееся вербам и поэтам.
Знобкое предчувствие удачи.
Даже не удачи, а – простора.
Молодое-молодое чувство.Родник
Я понял жизни тайное теченье
И к светлому прорвался, как родник,
Вдруг осознав свое предназначенье.
Сквозь мрака нескончаемые версты
Прорвался я, и я уже ручей,
В котором солнце, облака и звезды.
Но дом ты поставил, отец.
И это подворье не кол и мочало,
Не просто конек и венец.
Но, нежить и нечисть круша,
Здесь тихо сияет, как вечный светильник,
Твоя фронтовая душа.
За смутную в сумерках печь,
Где слово от слова, как спичку от спички,
Ломая, пытаюсь зажечь.
Заветную песню свою,
Как нужное что-то, как дом у проселка
В сосновом отцовском краю.