Очерк о поэте Николае Фёдоровиче Дмитриеве

Геннадий Иванов

В одном бесценном экземпляре.

Николай Дмитриев – 60

Николай Дмитриев – один из заслуженно счастливых поэтов в своей посмертной судьбе. Таких, как Николай Рубцов, Юрий Кузнецов… Издаются книги, проводятся конференции, стихи представлены на многих сайтах, и, главное, эти стихи находят живой отклик у многочисленных читателей.
За это, конечно, надо сказать большое спасибо родным Николая, которые много доброго делают для памяти мужа и отца, друзьям поэта, которые помогают издавать его книги, Министерству культуры Московской области, администрациям городов Балашихи, Рузы Московской области, города Покрова Владимирской области, – всех тех мест, где проходила жизнь поэта. Открылась музейная экспозиция, улица в Балашихе названа именем Николая Дмитриева.
О поэзии Николая написано много. Доброе слово о нём сказали и Николай Старшинов, и Юрий Кузнецов, и Юрий Поляков, и Владимир Крупин, и Владимир Бондаренко, и Владимир Костров…
А сколько добрых слов на форумах разных сайтов! Новые и новые читатели открывают для себя и своих близких поэзию Дмитриева, восхищаются, жалеют, что поэта уже нет с нами. Чаще всего пишут о совестливости поэта («В стихах этих – сама совесть русская»), о чистоте души его поэзии («Это незамутнённые родники в российской глубинке»), пишут о доброте, мудрости, даже пророческом характере стихов Дмитриева.
Так получилось в жизни, что мы с Николаем редко виделись, даже не виделись, а пересекались случайно. Но мы знали стихи друг друга. Коротко говорили о современной поэзии. Но после смерти Николая, прочитав уже его посмертную книгу, я понял, что как-то виноват я перед Дмитриевым, не сказал ему главного. И вот тогда написал это стихотворение, отчасти покаянное:

Эти стихи зацепились за русскую почву.
Эти стихи прорастут, будут жить и цвести…
Дмитриев Коля, скажу тебе нынче заочно
То, что при жизни тебе не сказал я, прости.

Строчки твои зацепились за русскую почву.
Книги твои говорят мне о жизни родной…
В книгах твоих открываются добрые почки,
Птицы поют, деревенскою веет весной.

Мы из деревни с тобой и поэтому, Коля,
Зримей, понятней нам русской разрухи тоска.
Как хорошо ты рифмуешься – Коля и поля!
Каждая строчка твоя мне понятна, близка.

Вот у тебя уже вышла посмертная книга.
Я прочитал её – в ней всё острей и больней…
В общем, стихи твои, скажем так, высшая лига,
Хоть и не любят пускать в неё русских парней.

Ты поработал, талант свой ты выразил полно.
Как ты свободно и плакал, и пел на земле!
Катятся, катятся, катятся вечности волны;
Как маяки, остаются поэты во мгле.

У нас как-то не любят, когда говорят: «деревенская проза», «деревенская поэзия». А мне это близко. Я понимаю, что покойный Василий Белов не только о деревне писал, хотя лучшее у него написано именно о ней. Он шире, глубже… Но разве родная земля исключает всеобъемлющую широту и глубину неизъяснимую!
Для меня и стихи Николая – это прежде всего родная земля, русская деревня, русский человек.
Вот в эти новогодние так называемые каникулы я поехал на родину, в свою тверскую деревню. С годами всё тяжелее видеть деревенскую нашу русскую разруху. Чёрные глазницы выбитых окон в покинутых избах, проломы крыш, горестные глаза последних земляков. Безнадёга.
Я часами ходил и ходил и по своей полуживой деревне, и в другие заходил, и просто по дорогам просёлочным брёл, где снег почищен… И думалось, конечно, только о судьбе деревенской – и в этой связи о судьбе русской. Вот Личутин везде говорит, что все силы надо государству бросить сейчас на возрождение деревни. Если она совсем погибнет, считает он, то и будущего не будет у русских. Ни детей. Ни русского языка богатого. Ни русской литературы. Вспоминал я и Рубцова, и Есенина… И Николай Дмитриев вспомнился:

* * *
Не исчезай, моё село, –
Твой берег выбрали поляне,
И ты в него, судьбе назло,
Вцепись своими тополями.

Прижмись стогами на лугу
И не забудь в осенней хмари –
Ты будто «Слово о полку» –
В одном бесценном экземпляре.

Вглядись вперёд и оглянись
И в синем сумраке былинном
За журавлями не тянись
Тревожным и протяжным клином.

Твоя не минула пора,
Не отцвели твои ромашки.
Как ими, влажными, с утра
Сентябрь осветят первоклашки!

Послушай звонкий голос их,
Летящий празднично и чисто,
И для праправнуков своих
Помолодей годков на триста.

Сколько бы ни прощались русские поэты с деревней, а всё равно какая-то надежда теплится. Даже наперекор фактам, которые вопиют. На чудо остаётся надежда. А у искусства есть, есть волшебная сила. Я заметил, что брожу вечером по тёмной деревне, где из двадцати домов свет только в двух, на душе тоска, а напевается почему-то «В этой деревне огни не погашены…». Вот идёт эта рубцовская песня – и всё. Хотя навсегда они погашены в десятках окрестных деревень, которые я ещё помню живыми, а теперь их нет вовсе. В тысячах и тысячах деревень по России погашены…
Вот и у Николая Дмитриева в этом стихотворении явлено преображение уходящего села. Преображение русской жизни. В интонации есть надежда.
У поэта каждое стихотворение – это как бы автопортрет. В книгах Коли я вижу его и смеющимся, и плачущим, и возмущённым, и смиренным, и очень благодарным, и необыкновенно простодушным, и философски углублённым… Я его самого прежде всего вижу. А потом уже картину стихотворения, картину описываемой ситуации. Это не у всех поэтов так бывает. Только у подлинных и значительных. У тех, которые одарены не только умением передавать смысл, но прежде всего – передавать интонацию души, некий свой поэтический звук.
Когда-то давно, читая книгу академика Михаила Арнаудова «Психология литературного творчества», я выписал такую его мысль: «Помимо ясного «значения» слова, немалая тяжесть приходится и на чисто физиологический его тембр, так что высота и другие качества тона, каким произносится слово, могут приобрести гораздо более значительную ценность или выразительность, чем представление, связанное с ним… Недооценивать или игнорировать роль этих «подсознательных» воздействий – значит не улавливать настоящего характера языка вообще и не в меньшей мере и поэтического языка».
Именно эти слышимые нами в стихах звук, тембр, качества тона воздействуют на наши чувства прежде всего, а не голая мысль сказанного. У Николая Дмитриева всё это есть. Поэтому порой нам достаточно вспомнить одну его строчку – и всё стихотворение оживает сразу в душе. Многие читатели благодарны Николаю за его неравнодушие к судьбам людей, брошенных в горнило так называемых реформ. Стихов на социальные, скажем так, темы у него много. А у кого их в эти годы мало? Стихи протеста…

Москва. 1999 год

Свобода слова, говоришь,
И всяческой приватизации?
Москва похожа на Париж
Времён фашистской оккупации.

Пусть продают кругом цветы,
Пусть музыка и пусть движение –
Есть ощущенье срамоты
И длящегося унижения.

Есть призрак русского маки!
Ни в чьи глаза смотреть не хочется.
Лишь подлецы и дураки
Не знают, чем всё это кончится.

Таких примеров можно приводить много. Но вот что, мне кажется, стоит отметить особо. Перечитав огромный том стихов «Зимний Никола» в эти дни, я увидел, как из года в год идёт усиление основного мотива, доминанты творчества Дмитриева – человек мается в этом, в  т а к о м  мире. Он мается и от несовершенства мира, и от своих грехов, и от того, что родина погибает, и от того, что на своём веку «никого я не сделал счастливым»… Это близко к тому, о чём писал Александр Блок: «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?…»
Это честный пронзительный взгляд на жизнь, на себя. Но поэт не может не искать выхода к свету. Некой опоры. У Николая этим светом и опорой стали отец-фронтовик, герои Отечественной войны, например, подольские курсанты. И в мучительных раздумьях о судьбе страны он переходит на веру:

В то, что не воскреснет Русь, – не верь,
Копят силы и Рязань, и Тверь.

Я-то вижу, какие силы копит моя родная Тверь… Печально глядеть. Но тоже хочется верить.
Человек мается… Земная жизнь – юдоль страданий. В год своей смерти Николай написал, казалось бы, несколько странное стихотворение «Я люблю, чтобы строчка…». И в нём он именно, явно  дал образ мающегося человека. «Так распухшую руку бродяга качает» – вот он, мающийся человек, мается, качает своё больное… Больное этого мира. Что касается слова «бродяга», то все мы бродяги. Это мотив и Есенина, и Рубцова. Я припомнил стихотворение А. Блока «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?…». Так вот в этом стихотворении есть такие строки:

Знала ли что? Или в Бога ты верила?
Что там услышишь из песен твоих?
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых...

А у Коли такие строки:

Силы есть для жизни, для стиха,
Не сметёт вовек ни Чудь, ни Мерю, –
В то, что не воскреснет Русь, – не верю,
Не возьму я на душу греха.

При явном сближении блоковской и дмитриевской «маеты» мы видим, что к вере, к вере устремляется Николай. Пока к вере абстрактной. Но за ней – и вера религиозная.
Как когда-то писал Михаил Лобанов о Николае Рубцове: от родной земли он шёл к Вифлеемской звезде – этот же путь проходил и Николай Дмитриев. Замечательный наш современник. Русский поэт на все времена.

Геннадий ИВАНОВ