Предисловие с послесловием
(о Николае Дмитриеве)

Первым русским поэтом ХХ века, получившим истинно всенародную любовь и признание, широкую известность и славу сразу после смерти, стал Николай Михайлович Рубцов. Кузнецов считал это феноменом. Сам-то он ещё при жизни стал великим и признанным. Что бы сказал Юрий Поликарпович о нынешней, увы, тоже посмертной, славе Николая Дмитриева, его друга и поклонника его поэзии?

Николай Фёдорович Дмитриев составил мою новую книгу «Берег неба» и написал к ней предисловие, которое само уже есть художественное произведение.

Я считаю своим долгом рассказать, как это случилось.

С Николаем Дмитриевым я познакомилась в издательстве «Молодая Гвардия», где с конца 70-х годов сотрудничала с Г.В Рой, главным редактором альманаха «Истоки».

Он забегал, заходил, наведывался к нам, в редакцию, и мгновенно исчезал, отдав рукопись или рецензию. Я даже не успевала спросить его о своей рукописи. Но однажды Галина Вячеславовна сообщила мне, что Николай принёс рецензию на мои стихи, очень добрую, и, кажется, объективную. Я давно ждала публикации в альманахе – и вот, с лёгкой руки Николая Дмитриева она состоялась – это было первое моё крупное выступление в Москве, не считая двух десятков стихотворений, отобранных Ю.П. Кузнецовым и напечатанных в коллективных сборниках и «Вечернем альбоме», а также небольшой публикации в «Литературной учёбе». По-моему, именно Дмитриев посоветовал Г. В. Рой печатать в альманахе «Книгу в книге» авторов, не имеющих ещё собственных сборников.

Начиная с перестройки, отношение к поэту и поэзии сильно изменилось.

Ю. П. Кузнецов, выступая на писательском пленуме в1991 году, сказал: «Сейчас требуют от писателя лакейского положения: он должен куда-то бежать, чего изволите-с, спрашивать. Но писатель должен сидеть у письменного стола»

И Николай Дмитриев не оставлял письменного стола в угоду кому бы то ни было. Письменным столом для него была вся Россия, странствия по ней и по любимому Подмосковью, охота за грибами, рыбалка с дорогим учителем и старшим другом Н. К. Старшиновым.

«Природным» поэтом называла Николая Константиновича Г. В. Рой. Таким «природным» поэтом был и Николай Фёдорович Дмитриев.

Поэтому-то его так трудно было «поймать», увидеть в редакции. Мне говорили только, что он был и ушёл, что он будет, или его не было, или уехал в деревню. Теперь я понимаю его неуловимость – Природа окликала поэта, ведь именно она давала ему вдохновение. С его книги «Оклик» и началось моё знакомство с Николаем Дмитриевым – поэтом. При встречах, а чаще по телефону, мы говорили с ним о поэзии, о старых и новых стихах. Его творческое поведение и поэтический мир был мне очень близок. Так или иначе, я высказывала ему своё мнение о его творчестве. Что-то записывала в свой дневник, что-то так помнилось. Я не откажусь и теперь от своих тогдашних слов. Во все времена такие поэты не умели, не могли и не хотели лакействовать. А потому нечасто появлялись в редакциях, не протискивали своих творений. Об этом стихотворение Николая Дмитриева

«Поэт»

Погиб поэт не на дуэли,
Не критики его доели -
Покой, довольство и уют
Поэтов издавна жуют.

Его совсем легко обидеть,
Ему пришлось так долго ждать.
Терпеть, зависеть, ненавидеть,
Чтобы потом держать и гнать.

Он продолжает издаваться,
Смотреть, дышать и обонять,
Преобладать, мелькать, являться,
И надо бедного понять.

Ему непросто и неловко
И часто хочется курить,
Ему осталось, как издёвка
Уменье в рифму говорить.

1983

Это, очень современное стихотворение, написано двадцать пять лет тому назад! В последние годы Николай Фёдорович Дмитриев сознавал такое положение вещей всё острее. Ведь у него не жалкое «уменье в рифму говорить», у него «против сердца отпечатался вечный узор» почвенной природы поэзии. В стихотворении «Ещё о траве» поэт сразу проходит религиозный путь от язычества до православия: «Знаю, люди придумали Бога, //Не умея траву объяснить». И сам себе задаёт вопросы, если придумали Бога, то «кто призвал меня в этот медовый, Шелестящий, жужжащий музей?», «кто устроил поляну цветную По дороге из мрака во мрак?» Из мрака небытия во мрак небытия! Но через цветную поляну счастливого солнечного бытия! Поэт уже знает, Кто призвал, Кто устроил и перед Кем нельзя роптать: «Кто же в этаком месте торопит… Но Смотритель берёт за рукав»

Н. Дмитриев в своих уединённых странствованиях создал новые, небывалые образы :природы, Великой Матери(«Зимний грибник»), Смотрителя – Бога природного музея(«Ещё о траве»), Мастера-Бога(«Снег сегодня валит густо…»), Здравого Смысла – Бога-мужичка, («Здравый смысл»); Сына «в лягушачьей одёжке», который «с непонятных спускался небес», чтобы помянуть мать («Рыбинское водохранилище. Радуница»)

Образ жизни человеческой мощно заявлен в стихах 1989 года. «Мы живём на земле //В среднем три миллиарда секунд». «3 000 000 000 секунд» - это не просто очередная книга . В ней поэт и сам «себя вызывает на суд» за растраченные впустую «золотинки секунд» и обращается ко всему человечеству: «Вспоминай, человек, назначенье своё человечье!» Это не только призыв к нам, сегодняшним, это поэтическое кредо большого поэта Николая Фёдоровича Дмитриева.

Поэт не отражает время, а творит его!

Полноправно существует в его стихах образ Родины-песни, которую он открыл своему сыну: «Мне так хочется (чуть виновато)// в твою детскую душу вдохнуть// То, что мне полюбилось когда-то…». Для него, честного, русского, советского человека, Спас – товарищ: «Он всё равно высок, Он говорит труждающимся и нуждающимся: «Придите ко Мне, и Я успокою вас». Этот ряд продолжает «военком-Архистратиг, который «нервно ждёт достойного набора» («Кровь невинных можно ли объять…»). Иван Приблудный у него Апостол: «И никого не сдал он, //и с этой высоты// Закапал кровью алой// Допросные листы»( «Иван Приблудный»). Инвалид Отечественной войны – ИОВ, «удобно сложносокращён чиновным хамом»: «…Воспалена ИОВа плоть,// Истлели все его именья,// И чудно так глядит Господь// На русское долготерпенье» («ИОВ») Поэт называет себя «Аввакум занюханный…». Он хотел бы, «преодолев ухабы Вологодских руганных дорог», сказать Николаю Рубцову, которому и посвятил стихотворение, «Жди беды от бабы, Николай Михалыч, видит Бог! ".( «Я уснул подростком на покосе») Деревня у него «как покойница, изменяется каждый день» («Признание»). Попы его – это «друзья-поэты». Образ Творца и дурака-поэта у него рядом («Мне было всё дано Творцом»)

Но всё же Николай Дмитриев приходит в своём творчестве к откровению: это Бог помог его неверию.

«Он не попустит выдать зверю,
Он не оставит в зоне Русь,
Единственный, Кого боюсь,
Кого прошу, в Кого я верю»
( «В ходу теперь по всей Руси», 2001)

Его поэтический мир мне и тогда был очень близок, и сейчас. Николай Фёдорович понимал это, потому и проявил такое удивительное внимание к моей поэзии.

С изумлением говорил он о своей собственной находке, (конечно, сам не замечая этого изумления, ) в строке «надсущный хлеб, а не насущный»

- Но слово «надсущный» не встречается в Евангелии. Там «насущный», нужный, по сути, - возражала я.

- Да, но когда Он говорит: «Не хлебом единым жив человек», Он говорит о том, что над существом, что над просто существованием, вот и получается – надсущный! Это хлеб духовный. И в твоем стихотворении, посвящённом Юрию Селивёрстову, есть это.

- Да, в некоторых стихах мы перекликаемся, например, у тебя «Неперспективная деревня». У меня «Фомка,…перспективно ли, не думал, землю матушку любить…», - ответила я.

И то, что Н. Дмитриев нашёл то «неизъяснимое вещество», о котором говорит в своём стихотворении «Гармония»(2005) и «неисчислимое атомным весом тайное небесное вещество» в моей поэзии, кажется, вовсе не случайно.

Предисловие «Берег неба» Н. Дмитриев начинает так: «Стихи Екатерины Козыревой – это творения очень русского, Православного человека. Символы и образы Православия у неё – совсем не дань веяниям времени, они не призваны выполнять декоративную функцию, а органично вошли в её мировоззрение и миросозерцание. Но для художника черпать красоту из Священного писания бывает опасней, чем из Синюшкина колодца. Из раба Божьего он может превратиться в раба-псалмотворца или от отчаяния – в богоборца. Мы мало получаем поэтических удач у творцов современных псалмов и стихотворных апокрифов».

«У Екатерины Козыревой стихи о Боге, о России – как страстная, прерывистая – своя! – молитва».

К РОССИИ
Твой свет – небесный.
Дух твой – горний.
Твой – Богом осенённый путь.
Объединяющие корни –
Несущие. Не позабудь!
Не для себя – для всех ранимы.
Не для себя – напряжены.
Паломники и пилигримы
Падут к подножию страны.
Не на распутье – на распятье
Всечеловечного Креста
Страданье ты, а не проклятье.
Твой свет – от светлого Христа!

В 80-е годы наши пути с Николаем Фёдоровичем пересекались снова, но встречи были мимолётны. В 1983 году я приходила в литературное объединение «Москворечье», куда по приглашению нашего руководителя приехал однажды Юрий Михайлович Поляков, нынешний главный редактор «Литературной газеты». Говоря о традициях в современной советской поэзии, он назвал имена Рубцова, Твардовского, Исаковского; Т. Ребровой и Н. Дмитриева. Имя Николая Дмитриева всё чаще стало мне попадаться на страницах периодики, потому что я сама искала его.

Я уже печаталась во многих московских изданиях. Лежали мои стихи и в «Знамени». Когда я позвонила О. Ермолаевой, редактору отдела поэзии, она сказала две неожиданные и дорогие для меня вещи: «Лакшин отобрал пять ваших стихотворений, как он сказал « в духе старого «Нового мира». А Юрий Кузнецов, оказывается, о вас уже позаботился, он сказал Николаю Дмитриеву, что Екатерина Козырева интересная поэтесса, отнеситесь к ней повнимательней».

Галина Вячеславовна Рой, главный редактор альманаха «Истоки» в 1987 году, отпечатав рецензии Дмитриева и Казакевича на мой первый сборник «Дом за полынной дорогой», посоветовала оставить его в издательстве «Молодая гвардия» и отдать экземпляр в «Современник» - где быстрей получится. А получилось нескоро. Лишь в 1993 году вышла моя многострадальная книжка с другим названием – «Дорога в Болдино» - с предисловием Вадима Кожинова. Большинство стихотворений из неё были известны Николаю Дмитриеву.

Как-то Николай Фёдорович сказал мне: «Вот зачем «Истоки»? Я не знаю…»

Но в 2001 году он написал в хрониках к очередному выпуску альманаха, зачем «Истоки»: « В начале 70-х молодые поэты знали, куда нести свои творенья…». Об этом я и вспомнила, отвечая на его вопрос.

Дай Бог новым редакторам «Истоков» сохранить ту «нравственную чистоту и пренебрежение к дурно пахнущему «свободному» слову», о чём писал Николай Дмитриев в начале нового века. В эти годы утраты, печали и скорби объединяли нас. Были слёзы прощания в ЦДЛ, потом в Литинституте с любимым поэтом Юрием Поликарповичем Кузнецовым, когда Николай Фёдорович не стал читать его стихи, хотя знал их на память великое множество. С трепетом мы слушали голос поэта в записи.

После годовщины памяти Ю. П. Кузнецова, выйдя из ЦДЛ, я увидела Дмитриева в окружении поэтов и подарила ему свою книгу «Зимний шиповник». Он искренне обрадовался, сказал, что читал мои стихи в журналах. Я написала ему свой новый телефон. Поговорили, как трудно теперь издаваться и вообще оставаться поэтом. 18 ноября он позвонил мне, всё повторял, что Юрий Кузнецов говорил ему: «Хорошо пишет Екатерина Козырева».

– Когда говорил?- спросила я.

– Да вот, когда был у меня.

Николай сказал, что читает мою книжку, стихи нравятся, спросил, где я публикуюсь теперь? Я назвала журналы «Наш современник», «Роман-журнал ХХ1 век», «Смена», «Вестник российской литературы», «Истоки» и газету «Российский писатель». Он предложил отдать мои стихи в журнал «Слово», сказал, что там ещё платят гонорары.

- Но я там давно публиковалась, а теперь никого не знаю.

- Да я сам отвезу. Только вы должны отобрать стихи. Лучше новые, можно и из сборника. Юрий Поликарпович думал, как помочь вам…. Я помогу.

Через день Николай Фёдорович позвонил

- Очень хорошее у вас стихотворение «С таким лицом шататься по Москве…»

- Да, редактор в «Новом мире» отобрал его и «Чердак», да так и не напечатал. Там свой круг.

- Штыком и гранатой пробились ребята, - ответил он. И продолжил: «Точно обозначено трагическое положение поэта в современном мире в этом стихотворении у тебя»

- Я посвящаю его тебе, - сказала я.

***
      Николаю Дмитриеву

С таким лицом шататься по Москве!
Где нету дела до тебя ни Голове –
Своей, заморской ли… Да разве только тот,
Кто встретит взгляд тоски и отведёт
Свои глаза, такие же – в тоске –
С таким лицом шататься по Москве!
Но лучше ли сидеть в своём углу,
Где нету сил ни подойти к столу,
Ни окунуться в ежедневные дела, -
В них жизнь прошла, промчалась, протекла.
А ручка пишущая, словно пистолет,
Запропастилась вдруг, нужна, а нет, как нет!
И пялятся предметы, как глаза…
Уткнуться, спрятаться в ничьё плечо нельзя.

Мы договорились встретиться в ЦДЛ, на вечере памяти Н. К. Старшинова.

14 декабря 2004 года я отдала Николаю Дмитриеву все свои книги, альманах «Вечера в Академическом» и подборку новых стихов с просьбой составить к моему юбилею новый сборник. С ним была жена Алина, и они быстро ушли, так как Николай должен был выступать. Он обещал позвонить, когда составит сборник.

В конце декабря Николай Фёдорович звонил, сказал, что почти составил, что хочет написать предисловие.

- Да можно, полстранички, - сказала я.

– А это уж сколько получится.

Он рассказывал о Кузнецове: «Мы с Юрием Поликарповичем много говорили при встрече. Он всё говорил о том, «кто как в гробу выглядит. Кожинов не похож. Первая горькая дата. Много было предчувствий, знаков, написать бы поэму». Старшая сестра осталась у него. Дача была на 55 километре , Ашукинская, за Сергиевым Посадом. Казённая дача, как барак; во Внукове у Старшинова. Принадлежит Батиме». Я ответила, что он рассказывал про дачу. Там все краны текут. Приглашал наших с ВЛК. На выпускной вечер приехал, видимо, оттуда. Я видела, как он вынул из кармана какую-то деталь, повертел её в руках, опять в карман сунул.

- Он мечтал о доме. Но делать ничего не умел. Только стихи писать, - ответил Николай.

- Да, он всего себя отдавал только поэзии, только ей он служил и только ей был верен.

Следующий звонок был 21 февраля 2005 года. Николай Фёдорович отдал мою подборку в журнал «Берегиня». Дал телефон и адрес редакции. А в «Слове» сейчас, действительно, всё по-другому. Рассказывал о работе: только устроился сторожем в гараж, но уснул, не открыл шлагбаум, машина важного чиновника въехала… Его уволили. Я посоветовала ему вести литературное объединение «Марьинские зори». Он сказал, что там вёл Н. Переяслов, теперь кто-то молодой уже ведёт. Собирался поехать в деревню, дрова запасать, недолго зимой там живёт, но очень нравится. Приглашал в гости

27 марта я позвонила ему сама. Он ездил в деревню. Рассказал, что дома с ним приключилась фантастическая история: пил кофе, от приступа кашля упал на пол, потерял сознание.

- Зря пьёшь кофе и куришь. Я давно себе всё это запретила. Одна японская долгожительница сказала по телевизору, что она до ста лет курила, а сейчас бросила, потому что табак плохой стал – то ли в него что-то добавляют, то ли чего-то не хватает. А сердце-то протестует! Будь поосторожней, пожалуйста

Он заговорил о журналах: « В «Знамени» тоже тоска. Вкатилась такая река, что мне там места не осталось… В «Литературной газете» о Некрасове хорошо написал Н. Скатов.

- Да, огромная статья, а читается от строки до строки, ничего лишнего. Таких литераторов, как Кожинов, Скатов теперь мало. Вот Небольсин остался. Из молодых Алексей Шорохов. А ты, почему не отдаёшь в «ЛГ»? Тебя же постоянным автором называют!

- Где это было? Когда? – удивился Николай.

Я назвала номер «ЛГ». Потом обрадовалась, когда увидела его стихотворения в газете.

Ещё в этот день он сообщил мне, что «к 100-летию С. Есенина издали сборник «Тайна смерти Есенина», собрали интересные стихи и статьи Куняева о смерти поэта.

Иван Лысцов издал статьи об убийстве С. Есенина, читал на кладбище его стихи, после чего Лысцова и убили. Я написал статью о сброде кладбищенском и напечатал в «Ветеране», они чуть и меня не убили. В статье есть настоящие факты. Кладбищенские люди безумно любят Сергея Есенина: «Серёга, только ты!». Их человек пятнадцать. Один, лет 55-ти с веничком, ходит к могиле, подметает каждое утро. Они проводят экскурсии. Один пьяница приходит помогать»

Прощаясь, он сказал, что уезжает в деревню, обещал позвонить дней через десять.

Дмитриев позвонил 20 апреля. Говорил о военных журналах, что читает «Козлёнка в молоке», вспоминает о друзьях: Артюхове, Ю. Беличенко, М. Молчанове, М. Авакумовой, что звал их приехать. Звал и меня, объяснял, как ехать к нему в деревню: город Покров, налево шоссе, к месту гибели Юрия Гагарина, деревня Аниськино, жёлтый дом. В голосе его звучала такая убеждённость, такая необходимость собрать нас у себя в деревне, что я поняла - ему нужны не просто гости, нужны собратья, соборники – и эта мечта о русской соборности была очень близка мне Это была мечта : «…о сохранении …самого русского способа жить, чувствовать, мыслить, понимать жизнь по-русски», как написал Юрий Михайлович Поляков в предисловии к изданию тома сочинений Николая Дмитриева «Зимний Никола». А вот не собралась! В то время я сотрудничала в женском православном журнале «Марфа и Мария», и всё свободное время уходило на это.

В этот день мы долго говорили по телефону. Николай Фёдорович вспоминал, «как Юрий Кузнецов, сидя в бытовке, захохотал: «Гость Шанхая…», - сказал. Он тогда пил, щёлки были вместо глаз. Жаловался, что не может спать, луна,…а из окошка обос… луну и вовсе невозможно. Топоров говорил Кузнецову: «…послушай окопную правду отца… Октябрьское поле». Я однажды работал в «Табаке и бизнесе» - и куда русского человека не занесёт! Они хотели долги на меня повесить. Топоров написал стихи на юбилей фабриканта, поехал к нему и всё уладил. А ты приезжай, Введенское озеро у нас, на нём остров, монастырь… Три озера. Большая поляна, леса, леса, леса. «Олепинские пруды» Солоухин написал. Укрывище – сукрывище – в одном абзаце у Личутина. Он замолчал.

- Ну, твоя бытовка - дворец! По сравнению с нашими шанхайскими землянками на Урале. – О природе и говорить нечего! Наш Шанхай, посёлок для спецпереселенцев, окружали щебёночные отвалы да степь, вся в производственной пыли Доломитового Карьера.

- О чём же вы ещё говорили с Кузнецовым?

- Говорил он, что Передреев разбегается… Рубцов сразу после смерти прославлен, – это феномен

- Да, издают их теперь много, и книги не залёживаются. Это тоже феномен в наше время.

- Вася Макеев рассказывал, - продолжил Николай, - когда вышла у него книжка, он повёз её в ресторан, потом на каждой остановке предлагал. Сырыщева подарила мне книжку, она хвалила Г.В. Рой, которая выпустила сборник. В «Табаке и бизнесе» выходил журнал «Истоки», сначала его распродавали по электричкам, а потом жгли…

- Но всё равно в России нельзя без настоящей литературы, я думаю, что всё придёт на круги своя, а пока, к сожалению, « анти-Россия и анти-Москва», надо терпеть и заниматься своим делом, во что бы то ни стало, чтобы прорваться в ХХ1 век, как говорил Кузнецов.

- Я провожал его, на остановке он сказал не по теме: «Ладно, поэму напишу, а там, хрен с ним!». Он обследовался в Кремлёвской больнице, как лауреат Госпремии, - ничего не обнаружили. А было подозрение на инфаркт, но потом – нет,- и они закатили пир с Батимой.

Рассказывал Николай Фёдорович и о своей даче, которую очень любил: «У меня кожа полезла, разбирал печку, один раз упал возле гвоздей. Сделал навес, временную кухню, веранду построили, было тридцать кубометров воды в подвале.

- У нас на даче вода очень близко, на два штыка копнёшь – и вода.

- Три на три метра прудик надо делать посередине, дренажные трубы закопать с уклоном.

- Да жалко времени на это, - сказала я, - но как жить без природы: без цветов, закатов, леса?

Дмитриев написал об этом в предисловии: «Зло победило в больших городах, - значит, пора уходить в партизаны. Для Екатерины Козыревой это не бегство от мерзостей нынешней жизни, а, скорее, длящееся кочевье в поисках уцелевших островков русских резерваций, по слову поэта Юрия Кузнецова… Вот один из островков, найденных Козыревой, где может найти успокоение томящийся русский дух:

НА ВЕЧЕРНЯХ ПОЛЕЙ
Куполов величавей церковных
Золотые закаты в глуши.
Пропадаю в лесах подмосковных
Во спасение грешной души.

И не молкнет во мне неземное,
И близка мне земная юдоль –
Благодатное слово родное
Выступает наружу, как соль.

Своими стихами Екатерина Козырева убедительно доказывает, как ярко можно обновлять традицию, если в основе стихов лежат первородные чувства. В этом случае следование традиции не простое благородное примыкание к родному, но борьба за его жизнь, за его будущее, - ощущение, которое Рубцов определил как « самую жгучую, самую смертную связь». И далее: «В её стихах много родной природы. Нетронутые островки травы, цветов, леса тоже воспринимаются как островки русского духовного Архипелага среди плещущегося океана нечисти. Холодом, свежестью, чистотой веет от стихотворения Козыревой «Серые дни»:

Редко, как будто украдкой,
Солнце блеснёт на стерне.
Сердцу и радость – с оглядкой,
Как воробью на зерне».

- Аксаков, - продолжал Николай Фёдорович, - начал в 60 лет писать прозу. Жена, «Алконост», партия, торговали газетами. У меня тоже партия, «Ведмедь» называется, нас трое, друзей: Веденяпин ,Молчанов, Дмитриев - вот и получается – Ведмедь, - пошутил он напоследок.

Позвонил через две недели, сказал, что написал предисловие на три страницы!

« Берег неба» - такое название, из предложенных мной, нескольких, выбрал Николай Дмитриев для моего нового сборника, когда составлял его. Примерно полгода мы созванивались, а 31 мая 2005 года встретились в метро. Он отдал мне рукопись с предисловием и сказал, что получилась хорошая книжка.

Николай Фёдорович спешил в редакцию газеты «Ветеран», где «подрабатывал», делая литературные обзоры. Поговорили немного, так как он готовился к свадьбе сына. Я поблагодарила его и просила от меня подарить букет молодым.

Но всё же из краткого разговора запомнилась горечь его слов, в ответ на мой вопрос, почему не несёт свои стихи в журналы?

- Отнёс… да там, кажется, и не нужно никому… Об этом твоё стихотворение «С таким лицом шататься по Москве…».

- Да, я уже говорила, что его так и не напечатали в «Новом мире».

- Да, ответил Коля, - не нужен поэт, никому не нужен. Но вот Кузнецов говорил мне: «Ищи звезду…»

Мы попрощались до будущих встреч, мечтая поговорить о высоком.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Летом я приехала с подмосковной дачи, открыла «Литературную газету», и на первой странице увидела слово «УТРАТА» и лицо поэта под ним… Я кинулась звонить друзьям, знакомым… Говорят, вышел в сад, ночью…

САД НЕБЕСНЫЙ
        Николаю Дмитриеву

Из вечного сна не приходят обратно…
Ты друга искал или старшего брата,
Искал среди звёзд и в тенях облаков –
Снов.
Из сада земного ушёл ты в небесный,
Там Ангелы тихо летают над Бездной,
Махая крылами небесным теням –
Нам.

Николай Фёдорович Дмитриев был православным русским человеком. Любовь к ближнему была его сутью. Для меня он остался образцом русского интеллигента. Он говорил мне: «Мои родители были учителями, я сам долго работал учителем, привык обращаться на вы и по имени отчеству». Так мы и разговаривали. Что не мешало нам иногда переходить на «ты». Это уважение к имени вообще, и особенное уважение к учительскому имени очень нравилось мне, ведь я тоже много лет работала учителем. Нельзя сказать, что мы были друзьями, но он с самого начала принимал живое участие в моей творческой судьбе. Николай Дмитриев любил людей, хотел общения, приглашая к себе в деревню, как утренняя звезда, он лучился чистым светом.

***
        Ищи звезду…
            Ю. Кузнецов – Н. Дмитриеву

Не пропала в лесу или поле,
Унеслась эта ночь навсегда.
То свершилось по Божией воле –
За звездою сгорела звезда.

Пробуждаются Ангелы Света,
К Солнцу тянется новый росток –
И ведёт за собою поэта
Путеводной звездою Восток.

Николай Фёдорович Дмитриев лауреат Государственной премии «России верные сыны», лауреат премии Антона Дельвига. А. С. Пушкин писал, что в его (Дельвига) стихах «…заметно необыкновенное чувство гармонии и той классической стройности, которой никогда он не изменял». Эти слова можно отнести и к Николаю Дмитриеву, стихи которого «словно взятые из какой-то будущей хрестомтии».

Звезда Николая Дмитриева мерцает неугасимым светом в необозримом небе русской поэзии.